Автор: Илья Сергеевич Вевюрко, к. филос. н.

К «101 тезису о богослужении на русском языке» предлагает свои антитезисы участник нашего сообщества, преподаватель МГУ и ПСТГУ Илья Сергеевич Вевюрко. В данном ответе предпринимается попытка поставить под сомнение вещи, которые кажутся создателям исходных «Тезисов» самоочевидными, и посмотреть на вопрос с точки зрения иных предпосылок; это кажется нам очень важным и полезным для всех участников дискуссии.

На «Возражения» Ильи Сергеевича сейчас готовит свой ответ один из друзей нашего сообщества. Мы приглашаем всех заинтересовавшихся, соблюдая корректность и стремясь к взаимопониманию, присоединиться к дискуссии (в идеальном варианте — не в формате спора в комментариях, а посредством более-менее пространных текстов, которые мы сможем опубликовать).

Ι. Иисус Христос, посещая Иерусалимский Храм, надо полагать, молился со всем народом на священном языке, на котором совершались там священнодействия – древнееврейском. В частной молитве Он употреблял и разговорный язык.

2. Апостолы, скорее всего, молились в Храме также на древнееврейском, а в своих церковных собраниях использовали как арамейский, так и древнегреческий. Каким был их арамейский, мы в точности не знаем, поскольку апостольских текстов на этом языке не сохранилось. Знаем только, что арамейские речения, такие, как «маран афа» («Господь пришел»), они вставляли и в свою греческую богослужебную речь. А сам их древнегреческий язык был не разговорным, но особым библейско-молитвенным языком, усвоенным из Септуагинты[1].

3. Святые отцы также писали молитвы не на разговорном греческом, но либо по библейским образцам, либо возвышенным и архаизированным литературным слогом. Зачем? Очевидно, чтобы отделить молитву от обыденной речи. Как писал Климент Александрийский в своих «Строматах», «первые, исконные языки – варварские, имеющие природные слова; потому люди говорят, что молитвы более действенны, когда произносятся на варварском языке».

4. Каким способом выражения апостолы пользовались, говоря на разных языках в день Пятидесятницы, мы не знаем, но Церковь на утрене праздника поет об этом так: «вси начаша глаголати странными глаголы, странными учении, странными повелении Святыя Троицы».

5. Раздвоенность жизни на священное и мирское преодолевается святостью жизни, а не церковной реформой.

6. Единство достигается посредством одного упрощенного языка, или сленга, только в субкультурах, но любая большая культура имеет множество языковых страт и стилей. Церковнославянский язык – это «высокий стиль» русского языка, по Ломоносову, и наш отказ от него стал бы сильным окрадыванием самих себя.

7. Язык сердца старше слов, но как он выражает себя в словах, так и учится при помощи слов лучше выражать себя. Церковнославянская письменность – это школа выразительности языка молящегося сердца.

8. Намного меньше дистанция между грамматикой и лексикой церковнославянского и русского языков, чем между слышанием богослужебных текстов и их пониманием. Иногда непонимание формы предохраняет незрелый ум от еще более грубого искажения содержания.

9. Святые Кирилл и Мефодий с самого начала не переводили тексты Писания на разговорный язык, но создавали язык библейский, как это делали до них и другие переводчики .

10. Молитва освящает язык народа не механически, но через молитвенный труд, в том числе труд усвоения и понимания. «Само собою дающееся в руки близко к презрению, а изъятое из употребления и редкое естественным образом делается предметом усильного искания… Ибо вообще то уже не таинство, что разглашается в слух народу и всякому встречному… Но вид молчания – и та неясность, какую употребляет Писание, делая смысл догматов, к пользе читающих, трудным для уразумения» (св. Василий Великий. О Святом Духе).

11. Христово вочеловечение трудно употребить в предлог для лености.

12. Мы почитаем церковнославянский язык не как сакральный по природе, но как священный в силу предназначения, приданного ему святыми просветителями славян. В таком смысле любой богослужебный язык (церковно-грузинский, церковно-армянский и др.) является священным.

13. Молитва – общение, но особого рода. Зная, что Богу не нужны наши слова, чтобы понимать нас, мы хотим в этом общении с Ним выразить настроение, нужное нам самим для того, чтобы быть обращенными к Богу. Для этого иногда нужны собственные слова, иногда молчание, а иногда чужие слова, написанные из большего опыта, чем наш: они даются как бы на вырост. Но если чужие, то чьи: такого же, как мы, современного человека, или святых, которые уже прошли путь христианской жизни? – Конечно, святых, и даже сам их способ выражения, порядок слов для нас дорог.

14. Нелепо утверждать, что один перевод не может быть лучше другого.

15. Если делить людей на способных и неспособных выучить язык их собственных предков, то следует делить их также на способных и неспособных выучить литературный язык.

16. На Поместном Соборе 1917-1918 гг. сторонники реформы языка богослужения остались в меньшинстве, реформа не была принята.

17. Нельзя отождествлять церковный литературный (библейский, богослужебный) и просто литературный язык. У них разное назначение, они в разной степени омолитвены.

18. Сегодня как никогда легко обучить церковнославянскому языку всех желающих.

19. В современных условиях у человека как никогда много физических сил и свободного времени. Вместо прокрастинации заняться изучением даже всяких языков, а не только языка молитвы своего собственного народа – благое дело.

20. Богослужение на русском языке не заменит катехизацию, и богослужение не должно рассматриваться как учебная постановка: оно вовлекает человека в тайноводство, которое по определению не может быть легкодоступным.

21. Странно обвинять церковнославянский язык в эстетизме и предлагать ему на замену литературный русский язык, представляющий собой не что иное, как эстетизированный язык повседневного общения.

22. Понимание и осмысленность в Церкви являются целью, достигаемой не сразу и с трудом, как было показано словами св. Василия Великого. Прибавим к ним слова св. Августина Блаженного: «Итак, я решил внимательно заняться Священным Писанием и посмотреть, что это такое. И вот я вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное; здание, окутанное тайной, с низким входом; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше» (Исповедь). И еще оттуда же, о первом опыте чтения книги пророка Исаии: «Не поняв и первой главы его и решив, что и вся книга темна, я отложил вторичное ее чтение до тех пор, пока не освоюсь с языком Писания».

23. Истина и Логос (Слово Божие) не так доступны, чтобы перевод на современный язык сделал их более понятными, чем опробованный временем перевод святых просветителей.

24. В книге Бытия описана патриархальная простота нравов, язык которой отличался от нашего, изощренного и запутанного, как небо от земли.

25. Все библейско-богослужебные языки православного мира складывались как особые, не употребительные в быту, то есть священные.

26. Церковнославянский язык – фундамент и опора всего русскоязычного церковного предания.

27. В новых православных церквах происходит тот же процесс: например, японский церковный язык был создан св. Николаем (Касаткиным) на основе высокого стиля эпохи Мэйдзи и до сих пор сохраняет первозданные черты. Если есть будущее у православных церквей народов Запада, скорее всего, на основе традиционных переводов Библии сложатся и церковно-английский, и церковно-немецкий, и другие церковные языки Европы.

28. Приобретают ли другие славянские Церкви, переходя на свои национальные языки, или теряют?

29. Язык проповеди всегда был ближе к народу, чем язык богослужебного тайноводства. «Ибо иное догмат, а иное проповедь. Догмат умалчивается, а проповедь обнародывается» (св. Василий Великий. О Святом Духе).

30. Язык есть форма, учение – содержание. Не стоит надеяться, что изменение формы поможет справиться с кризисом содержания. Если таковой имеется, он имеет причину в нас самих.

31. Современный человек слаб и изнежен, но к такой «ноше», как постижение языка молитвы своих же предков, пока еще способен.

32. Мы защищаем церковнославянский язык не как дело вкуса, но как дело принципа.

33. Логика освобождения церкви от репутации «музея» для тех, кто относится к традиции без уважения, должна будет повлечь за собой реформу и самого богослужения, и церковной иерархии: потому что все это с точки зрения «современности» – анахронизмы.

34. Вселенские Соборы не рассматривали вопрос о языке богослужения, потому что отличие языка, звучавшего в церкви, от языка, звучавшего на улице, было самоочевидным.

35. Из того, что каноны не защищают богослужебный язык от реформы, не следует, что реформа есть благо.

36. Молясь на языке своих предков, с которыми мы имеем общую неразрывную историю, мы молимся именно на своем языке.

37. Суеверия и магизм плодятся в Церкви не из-за непонимания (как будто бы не было удобных средств к пониманию), но из-за нежелания понимать.

38. Церковь никогда не спешила к «максимальной открытости» своего учения всем подряд, но постепенно открывала его посвящаемым. «Любомудрствовать о Боге можно не всякому… Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем и сколько… Перед кем же можно? Перед теми, которые занимаются этим тщательно, а не наряду с прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристалищ, зрелищ и песен, после удовлетворения чрева и того, что хуже чрева… Иначе, как превышающие меру звуки или яства вредят одни слуху, другие телу, или, если угодно, как тяжести не по силам вредны поднимающим, и сильные дожди – земле; так и слушатели утратят прежние силы, если их, скажу так, обременить и подавить грузом трудных учений… Не воспоем “песнь Господню на земле чужой”, т.е. вслух всякому, и стороннему и нашему, и врагу и другу, и благонамеренному и злонамеренному… Напротив… согласимся в том, чтоб о таинственном говорить таинственно, и о святом – свято. Перед имеющими оскверненный слух не станем повергать того, о чем не должно всем разглашать. Не попустим, чтоб, в сравнении с нами, оказались достойными большего почтения поклоняющиеся бесам, служители срамных басен и вещей, потому что и они скорее прольют кровь свою, нежели откроют учение свое непосвященным» (св. Григорий Богослов. Слово о богословии 1-е).

39. Церковнославянский язык мы рассматриваем как часть русского, но особую, подобно тому как в доме может быть часовня, домовый храм или красный угол.

40. Нелепо думать, будто русский литературный язык в его «высших регистрах» будет понятнее обывателю, в большинстве своем плохо учившему литературу в школе и погруженному в контекст языков субкультур, чем церковнославянский. Он будет мнимо-понятнее, и таинственность сменится путаницей.

41. Церковнославянские переводы, правда, бывают неточны, но это можно исправлять в конкретных случаях. Если же смотреть на перевод в целом, его стиль и язык, то «достижения филологической науки» мы не предпочли бы вдохновенному слогу святых.

42. Порицая сам стиль древних церковных переводов как «кальку» или «подстрочник», порицающие не вмещают меру почтения святых переводчиков к Слову Божию, их чувство дистанции.

43. Новые переводы и тексты на церковнославянском языке, такие как служба всем святым, в земле Российской просиявшим, или служба новомученикам и исповедникам Российским – свидетельство жизненности церковнославянского языка и самой Церкви. Кто переведет, и надо ли переводить на русский литературный язык эту святую поэзию: «Отчаянии есмы жития ради и не имамы нрава добродетельна, яко миро, приносим Ти, Господи, молитвы святых сродников наших. Не отвержи Русь издревле Святую, ныне же грехов наших ради люте страждующую. Не презри слезы верных сынов, колен своих пред Ваалом не преклонявших, и ихже не поразил еси, согрешающих. Приими нас, кающихся, Боже, святых Твоих мольбами».

44. Перевод Библии на русский язык был благословлен для домашнего чтения, тогда как нормативным церковным переводом оставался славянский. Сам принцип этого перевода, выполненного с Септуагинты и больше соответствовавшего толкованиям святых отцов, был более церковен.

45. Русский перевод Библии послужил мостом для многих людей к традиционному славянскому богослужению и тексту Священного Писания. Но сам по себе он рассогласован с толкованиями святых отцов и потому плохо пригоден для углубленного чтения.

46. Человек, усвоивший церковнославянский язык опытом участия в богослужении, вовсе не переводит слышимое им на русский, но молится в уме прямо на церковнославянском.

47. «Вычитывание» молитвы связано чаще с отвлечением ума, чем с ее непонятностью. Отвлечение ума препятствует и усвоению языка молитвы.

48. Если нельзя держаться за внешнюю форму в ущерб духу и смыслу, то тем более нельзя изменять ее в ущерб духу и смыслу. Современный язык некоторые смыслы древних текстов передать не может, поскольку лишен непосредственности и свободы древних языков. Так, по-русски уже не скажешь, что Иисус «утверди лице Свое ити во Иерусалим» (Лк 9:51). Между тем, зачало с этими словами читается на праздник Перенесения нерукотворного образа, поскольку в нем говорится о «лице». Читая это зачало по-русски, мы упустим самый смысл, вложенный отцами в соединение зачала с праздником: «лице Его бе грядущее во Иерусалим». Современный перевод не может быть достаточно буквальным, чтобы вместить это, и в то же время современная герменевтика не может быть достаточно гибкой, чтобы истолковать буквальный перевод подобным образом. Но церковный слух даже без помощи особого образования, интуитивно улавливает подобные созвучия, потому что их очень много в славянском строе богослужения.

49. Если не утрачена связь с языком предшественников, то легче перенять и дух и смысл, вложенные ими в молитву.

50. Русский перевод Библии не заменил собою церковнославянский, а потому параллель между ним и реформой богослужения некорректна.

51. Некоторые обновленческие организации пропагандировали перевод богослужения на русский язык, а другие отвергали. Но, что характерно, те, которые отвергали, ссылались при этом на неприятие реформы тем самым церковным народом, на который абстрактно указывали сторонники реформы.

52. Именно в связи с возвращением из обновленчества общины во главе со священником Василием Адаменко (позднее иеромонахом Феофаном) в 1935 г. митрополит Сергий (Страгородский) дал этой общине разрешение продолжать служить на русском языке.

53. До революции, когда говорилось о пересмотре языка богослужения, как правило, имелась в виду замена отдельных непонятных слов и выражений, а не всего языка.

54. В чуде Пятидесятницы христианам был явлен дар говорения даже на чужих языках.

55. Русский народ имеет тысячелетнюю христианскую культуру, которую нельзя просто взять и заменить на новодел, как нельзя омолодить дерево, содрав с него кору.

56. Для развития богословия необходима глубокая внутренняя образованность христиан, которая не достигается поверхностным усвоением знаний.

57. Язык молитвы не должен смешиваться с языком повседневного общения. Употребление высокопарных терминов из религиозного регистра языка в общении – комично.

58. Определение церковнославянского языка как языка, на котором никто не мыслит, ошибочно, ибо нельзя, не мысля, ни молиться словесно, ни сочинять.

59. Присутствие современного русского языка в некоторых случаях на богослужении не смущает многих верующих до тех пор, пока они уверены в сохранении церковнославянского.

60. Русский и церковнославянский соотносятся друг с другом не как арамейский с греческим, но как древнегреческий с новогреческим. Хотя и существуют новогреческие переводы всех греческих классиков, грек, не умеющий читать их в оригинале, вряд ли может считаться образованным: недаром древнегреческий язык преподают в греческих школах. Учитывая, что в России гарантировано всеобщее школьное образование, непростительным упущением остается наше отношение к древним слоям нашего собственного языка.

61. Языком Евангелий был не просто койне, но койне особый, библейско-богослужебный[2].

62. Возвышенность церковнославянского языка – это не тот пафос и как бы удвоение, которые отличают возвышенность современных языков. Она создается самой его отрешенностью, позволяя ему сохранять архаическую простоту и непосредственность, в то же время выражая сложные и высокие богословские идеи. Сравните, например, несколько тяжеловесное «истинно, истинно говорю вам» и энергичное «аминь аминь глаголю вам», или в Песни Песней: «возлюбленный мой принадлежит мне и я ему» и «брат мой мне и аз ему».

63. Таким образом, обвинение церковнославянского языка в том, что он якобы замыкается в одной «торжественности», некорректно.

64. Обвинение же превосходных молитвенных произведений ХХ века на церковнославянском языке в «некачественности» просто выходит за рамки приличия.

65. Хотя сторонники реформы и обещают, что замена языка не будет «повсеместной», их активная полемика против церковнославянской традиции заставляет подозревать другие намерения.

66. В употреблении духовенством всего современного, нового, броского, не исключая и языковых средств, улавливается некая фальшь. Пастырь – представитель вечности на земле, и его язык должен звучать как язык вечности.

67. Молитвы – «музыка» своего рода, но не «эстетическая», а духовная, и красота церковнославянского языка с его тысячелетним опытом передачи христианских понятий – того же, духовного свойства.

68. Церковнославянский язык был новым, когда сами славянские народы были юными в их историческом сознании. Теперь уже пора признать свой возраст и подъять бремя сохранения родной старины, тем более что это старина христианская, а значит, она близка к истоку.

69. Омонимия между церковнославянским и русским часто обогащает, углубляет наше понимание русского языка. Но в славянской традиции много вариантов перевода, и слова, которые действительно двусмысленны для современного слуха, можно заменять на другие. Это предлагал и свт. Феофан Затворник, оставаясь поборником не только славянского языка в богослужении, но и славянской Библии.

70. Если бы богослужение было частью культуры, можно было бы говорить, что язык, на котором культура себя выразила, «тем более» справится с ним. Но богослужение – это иное культуры, и оно проявляется в ней на ином языке.

71. Обманчивая иллюзия понимания, правда, в случае крайнего недомыслия угрожает при употреблении церковнославянского, но еще больше – русского, который кажется «сам собою понятным», тогда как таинства богословия вообще не бывают понятными без труда.

72. Представим, что древнюю иконопись заменили на модный портрет XVIII в., изображая в этом стиле святых и рассчитывая на то, что так они будут более реальны для современников. Так и было сделано, только на уровень благочестия «галантного века» это не повлияло; теперь картины той эпохи выглядят крайне наивными, а иконы древнего стиля сохраняют свою выразительную силу.

73. Об отношении святых отцов к церковнославянскому языку: http://sdsmp.ru/news/n3204/

74. Думать, что именно непонимание церковнославянского языка является причиной невнимания к молитве чтецов и певчих, – значит слишком сильно тешить себя иллюзиями. Эффективнее всякой церковной реформы был бы отказ от найма неверующих алтарников и певчих, от погони за внешней красотой службы, как «балета» и «оперы».

75. Любой хороший перевод священных текстов способствует вниканию в них. Поэтому рядом с церковнославнянским должны быть приветствуемы истолковательные переводы.

76. Самыми ранними молитвами для апостолов были псалмы на древнееврейском, священном для них языке. Неслучайно и современный еврейский народ вернулся именно к ивриту, хотя не говорил на нем две тысячи лет.

77. Не Церковь существует для сохранения церковнославянского языка, но он помогает лучше сохраняться Церкви.

78. Нельзя представлять дело так, будто сторонники церковнославянского языка против «полноценного восприятия богослужения». Они считают необходимым использовать разные средства для вхождения верующих в строй славянской богослужебной традиции.

79. Утверждение, согласно которому люди отходят от Церкви из-за церковнославянского языка – спекуляция, не подкрепленная научными данными. Зато у нас есть исторический опыт, показывающий, что реформы часто разрушают церковное согласие.

80. Никто не отрицает возможность наличия в наше время переводчиков, которые позднее будут прославлены Богом как святые, однако нет ощущения, что духовная жизнь в Церкви в целом находится на подъеме, как во времена святых просветителей славян и их учеников. Поэтому изыскать силы не только для нового перевода, но даже для редактирования текстов не так уж просто.

81. Сложность богослужебных текстов, наверное, должна способствовать сосредоточению во время молитвы. Если она этому не способствует, то не из-за языка собственно, а из-за неприятия сложности как таковой современным человеком, избалованным упрощенной подачей информации. Развитие церковнославянского просвещения могло бы помочь ему обратить внимание на этот свой недостаток и начать работать над ним.

82. Церковь творчески относилась к редакции церковнославянских переводов, но не заменяла их как целое. Открывая Остромирово Евангелие или древнейшую книгу на Руси – Новгородскую Псалтирь на вощеных дощечках, – мы находим там в общем тот же текст, который читаем сейчас в Елисаветинской Библии. Поменялись лишь отдельные лексемы, нормы орфографии и пунктуации. Вот несколько строк из Новгородской Псалтири: «Знаемъ въ Иудеи Бог: въ Израили велие имя Его: и бысть в мире место Его: и жилище Его в Сионе: ту сокруши крепости лук: щитъ, оружие и брань» (Пс 75:2-4).

83. То, что славянский язык не имел предшествующей литературной (письменной) традиции, сделало его наилучшим средством для передачи свежести библейского слова. Это касается, может быть, и языков нынешних или недавних безписьменных народов, но вовсе не касается языков «великих литератур». Напротив, именно этим последним приходилось меняться, чтобы понести Слово Божие. Так, согласно св. Августину, «люди, начитанные Священным Писанием и воспитанные на нем, скорее удивляются всем другим выражениям и почитают их менее латинскими, нежели те, которые они заучили из Писания, хотя эти последние вовсе не употребительны у латинских писателей» (Христианская наука). Следовательно, если удастся перевести богослужение на современный русский литературный язык, он уже не будет современным русским литературным; в противном случае перевод не удастся.

84. Если какие-либо усилия по приобретению знаний могут иметь отношение к духовной жизни, то могут иметь его и усилия по изучению церковнославянского языка.

85. Абсолютное большинство церковнославянских текстов можно понимать не прибегая к греческому; остальные требуют исправления или комментирования.

86. Духовная и богословская литература читается как на русском, так и на славянском: например, некоторые предпочитают читать на славянском «Добротолюбие» или «Лествицу», и получают пользу, так как этот язык лучше передает оригинальные способы выражения.

87. Келейные молитвы на русском языке и теперь практикуются, но показательно, что их составители, как правило, не были сторонниками реформы.

88. При регулярной молитве на церковнославянском языке не приходится прибегать к словарям, учебникам, подстрочникам и параллельным переводам: он выучивается сам, толкуясь на основе тождества выражений, употребляемых в разных контекстах. Так, слово «выну» можно неправильно понять в Пс 24:15, но в целом Псалтирь дает достаточно мест для того, чтобы установить его истинное значение. Впрочем, замена таких слов, как «выну», представляется вполне допустимой в рамках того исправления богослужебных книг, которое считали необходимым отцы Церкви XIX-ХХ вв. Лишь бы производили замену не наскоро, чтобы не получить ухудшение вместо улучшения. Например, в каноне Введения есть такой тропарь: «Из неяже преступление произыде древле роду человеческому, из тоя исправление и нетление процвете». Комментатор Минеи в этом месте пишет, что «из неяже» значит «из той» (то есть Евы), а «из тоя» – «из этой» (то есть Богородицы). Кажется, было бы лучше заменить местоимения на более понятные. Но на самом деле «из неяже… из тоя» означает совсем другое: «из которой… из той». Речь идет не о противопоставлении Евы Богородице, а о том, что как погибель произошла через жену, так и спасение пришло через жену (ср. Быт 3:15). И заменять здесь ничего не надо, поскольку при наличии внимания к традиции (в том числе традиции богословской) тропарь вполне ясен.

89. Передача смысла вместо пословного перевода – известная мысль св. Иеронима, который считается на Западе святым покровителем переводчиков; однако сам он в письме к Паммахию, где эта мысль им высказана, делает оговорку: «кроме Священного Писания, где самый порядок слов есть таинство». Заметим, что тезис св. Иеронима богословский, а не филологический, и «надменные потомки», если хотят опровергнуть его, должны сделать это на богословском же поле.

90. «Поэтичность» – понятие далеко не столь простое, чтобы можно было рассуждать о нем в двух словах. Однако для начала заметим, что поэтичность славянского текста часто задается его лаконизмом и близостью к истокам нашего родного языка, а не витиеватостью (последняя – больше свойство самих текстов в некоторых случаях, и не будет устранена при переводе на русский).

91. Сторонники реформы обещают сохранение всей специфической церковной лексики. Но как они сохранят метафоричность ее контекста? Когда, например, диакон будет возглашать архиерею: «Нарядил тебя и украсил, как невесту», не смешно ли это покажется предстоящим своей буквальностью в контексте русского языка? Славянский язык своей инаковостью возбраняет комическое смешение с ассоциативным рядом современного, секулярного восприятия.

92. Богослужение в православной Церкви так плавно, напевно (можно прослушать службы, записанные на «церковно-русском языке», чтобы лишний раз убедиться в этом), что человек, впервые заходящий в храм, не чувствует себя ни «призываемым», ни «побуждаемым», по крайней мере, словами, будь то на славянском или русском языке. Напротив, даже опытному прихожанину, давно знающему, что такое «вонмем» и «прóсти», легко пропускать их мимо ушей, равно как легко (но в большее осуждение) он сможет пропускать призывы «будем внимательны» и «станем благоговейно». Поэтому от сторонников церковного ривайвелизма, готовых употреблять материальные (звуковые и т.д.) средства для привлечения умов и сердец, стоит ожидать и дальнейшей реформы всего богослужебного строя. Между тем, кто не становился свидетелем того, что привлекает людей в храм и побуждает их благоговейно молиться скорее пламенная вера настоятеля, чем употребляемые им средства?

93. Церковнославянский язык своей отрешенностью от современности погружает человека не в прошлое, но в вечное.

94. Октоих, Минея и Триодь становятся понятными своим порядком, при дальнейшем регулярном проникновении в круг богослужебной церковной жизни.

95. Что язык не должен создавать искусственных препятствий для понимания – верно. Но это располагает к исправлению отдельных слов, а не отказу от славянского языка в целом, который по своему основному лексическому и грамматическому строю может быть усвоен даже интуитивно.

96. Древняя Церковь перешла на языки всех народов, которым проповедовала, но тем самым создала для них церковные языки.

97. Мы не считаем церковнославянский язык чужим, потому и не принимаем его противопоставления русскому как «национальному». Если бы сохранился древнепермский язык, он был бы сейчас сокровищем для тех, кто бы на нем молился.

98. Наличие изводов церковнославянского языка закономерно, причем разным славянским традициям удобнее было бы обогащать друг друга, чем расходящимся намного дальше (для чего их и создавали) «национальным» языкам.

99. Правильные слова о сакрализации всего через человека не являются аргументом в споре о языке, потому что иначе они бы вели к возможности использования в богослужении языка любой субкультуры. Славянский язык сакрализован долгим церковным употреблением, как современный русский язык секуляризован долгим светским употреблением.

100. То, что славянский перевод передает языковой строй оригинала в большей степени, чем это может делать русский перевод, является преимуществом первого, а никак не недостатком. При этом слишком сложные «плетения словес» можно и «расплетать», если они произведены с ущербом для смысла.

101. Мечты о «живительном и освящающем воздействии» богослужебного русского языка «на качество бытования самого русского языка в народе, обществе, культуре» не подкреплены фактами. Сам автор этих строк, преподавая в институте, был свидетелем поколения, прошедшего в школе солидный курс «Основ православной культуры»: от других оно отличалось только «церковным», как бы эзотерическим стилем своих шуток и меньшим интересом к христианству как «уже пройденному». Это значит, что к вопросам просвещения нельзя подходить с технической и производственной стороны, и проповедь совершается «не в препретельных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы» (1 Кор 2:4).

_______________________

[1] См.: Вдовиченко А.В. Казус “языка” Септуагинты и Нового Завета. М.: Изд-во ПСТГУ, 2016.

[2] См. подробную аргументацию в уже упомянутой книге: Вдовиченко А.В. Казус “языка” Септуагинты и Нового Завета. М.: Изд-во ПСТГУ, 2016.