Когда мне ещё не исполнилось восьми лун, я стоял в стойле около дома у ворот города. Был жаркий, пыльный, катящийся к закату весенний день. Моя мама постоянно отлучалась на рынок, чтобы помочь хозяину перетащить очередной, как мне тогда казалось, огромный мешок муки, и отдыхала так мало, что едва успевал попить её сладкое молоко. Хозяин решил пообедать, привязал маму рядом со мной; она ела сено, сложенное в охапку, и пила воду. Зачем люди нас привязывают, я до сих понять не могу. Куда мы уставшие убежим?!
– Тебе пора есть траву и сено: у меня завтра закончится молоко. Да и хозяин скоро захочет положить на твою спину первый мешок. – промолвила она, насытившись.
– Сено?! Оно же не вкусное. – Возмутился я, взяв несколько травинок из кучи сена. – Фу!
– Ничего, малыш, привыкнешь, – говорила она, смеясь. – Я тоже ненавидела сено и ворчала, а потом привыкла, и ты привыкнешь.
– Никогда не привыкну! – отрезал я.
Мама ответила смехом…
Скоро вернулся хозяин. Он весело беседовал со своим другом и не торопился отвязывать маму. Тогда у него шла торговля: все готовились ко дню, называемому людьми Пасхой, до которого оставалось дня четыре. Приятель хозяина ушёл по своим делам.
– Отдохнули, и будет. Пора работать. Надо будет купить телегу: и тебе, девочка моя, легче будет, и можно за один раз пять мешков на рынок отвезти. Правда? – Бормотал он, отвязывая маму. Эти слова я слышал с самого рождения…
К нам подошли двое молодых людей.
– Мир тебе, добрый человек! – обратился один из них к хозяину.
– И вам того же! – сказал хозяин. – Что желаете?
– Дай нам, пожалуйста, твою ослицу и ослёнка, – попросил второй.
– Дать? Но ведь я не собираюсь даже продавать. Убирайтесь!
– Мы их тебе вернём сегодня же! Они нужны Господу!
– «Нужны Господу»? – удивился хозяин. – Ладно, я почему-то вам верю: не похожи вы на мошенников. Забирайте!
Скоро нас с мамой уже вели по пыльной дороге за пределами города, из которого я ещё не выходил. Шли послушно, не упираясь: мы не чувствовали опасности – напротив, мы чувствовали, что нас ведут на что-то приятное, такое чувство бывает, когда ведут к ручью и ты знаешь, что сможешь вдоволь напиться и помочить копыта. Пришли к двум ветвистым оливам, образующим густую тень, под которыми стояли и сидели какие-то люди. Их было человек десять, может и больше – я уже не помню и, скажу по правде, ослы не очень умеют считать. Нас вели к ним.
– Интересно, зачем мы им? – Изумилась мама, увидев эту толпу, и фыркнула.
– Учитель, – кричал один ведущих нас человеку посреди толпы, приближаясь к оливам, – всё было так, как ты сказал: торговец, стойло, ослица и ослёнок. Как ты это делаешь?
– Если будете иметь веру, будете делать и знать больше этого, – тихо ответил этот человек, когда мы подошли к нему.
– Какие у него грустные и добрые глаза; я таких никогда не видала. Не то, что у остальных, – мама окинула взглядом всю толпу, – у одного, вон, того – к дереву прислонился, видишь, – как у вора, глазки бегают, ухмыляется стоит.
– Угу, точно – вор… – согласился я, отвлёкшись от поедания свежей травы, хотя я не видел, о ком говорила мама.
– Пора; надо успеть дотемна, – решительно сказал человек с грустными глазами.
Он приказал положить на маму тюк с одеждой, который до сих нёс один из его сопровождающих, а сам сел на меня. Поначалу стало страшно, казалось, что моя спина не выдержит его веса, но я не ощутил пригибающей к земле тяжести, какую почувствовал неделю спустя, когда на меня взвалили мешок зерна.
– Тяжело? – спросила мама, с жалостью посмотрев на меня.
– Да нет, не очень; думал, будет тяжелее…
Мы шли по той же дороге, по которой нас привели к оливам, но на этот раз она вела в гору. Радостный и довольный тем, что удивил маму своей силой, я шёл впереди всех. Толпа шумела. Иногда из общего гула, как камешки из дороги, выскакивали отдельные слова, фразы или даже диалоги, которые кто-то кричал, кто-то спокойно говорил, кто-то заговорщицки шептал.
– Спаси, мы молим!
– Царь едет! Царь едет!
– И какой царь будет въезжать в столицу на ослёнке?!
– Мы прокрадёмся к дворцу прокуратора и свергнем его!
– А где мы оружие возьмём?
– Ты что, не помнишь, что равви однажды накормил столько народу тремя хлебами? Сейчас придём в город, и он…
– Да нет же – прокуратор сам исчезнет!
Человек с грустными глазами что-то говорил, но я, как ни старался, не мог различить ни одной фразы целиком. Хотя ослов считают глупыми, мы очень любим слушать умных и добрых людей.
– Ничего вы пока не поняли… – наконец, разобрал я. – Любить надо всех и каждого.
Но этого, кажется, никто не услышал.
Забрали немного левее, вышли на широкую мощёную дорогу. Я впервые увидел величественные главные ворота нашего города. «Красота!», – заржал я. У ворот по обеим сторонам дороги пестрела разноцветными одеждами толпа, пока немая; но шагов через тридцать послышались радостные крики, улюлюканье, превратившиеся в гул… Они кидали мне под ноги, в дорожную пыль, свои накидки из дорогих и дешёвых тканей и жёсткие, горькие на вкус, ветки пальм и кричали, как птицы над свалкой:
– Спаси, мы молим!
– Царь едет! Царь едет!
– Ты точно царь? А почему на осле? Ты же свергнешь прокуратора?
– Спаси, мы молим! Спаси, мы молим! Спаси, мы молим!
Я шёл очень-очень медленно: некоторые люди так хотели прикоснуться к человеку с грустными глазами, что с истошными криками и причитаниями перегораживали путь, а, получив своё, либо с разочарованием растворялись в толпе, либо без конца благодарили его и спрашивали, как им дальше жить… Он всем отвечал: «Следуй за мной!» и некоторые присоединялись к идущим позади…
Когда мы уже миновали ворота и вошли в город, через густую толпу пропихнулись двое мужчин, поддерживающих под руки паренька… Он, по-видимому, не мог сам стоять, странно двигался и мычал что-то непонятное. Его лицо со шрамом во всю щёку искажала гримаса боли…
– Господин, исцели нашего брата… – прокричал один из мужчин, стараясь не упасть от толкающих и давящих сзади людей. – Он такой с рождения…
– Идите домой. К закату ему станет лучше… – почти шёпотом произнёс человек с грустными глазами.
– Хорошо, господин! – Сказал второй, понурив взгляд. – Идём, брат…
Через несколько мгновений они растворились в толпе, которая продолжала галдеть.
– Спаси, мы молим!
– Царь едет! Царь едет!
– Ты точно царь? А почему на осле? Ты же свергнешь прокуратора?
– Спаси, мы молим! Спаси, мы молим! Спаси, мы молим!
Пройдя ещё немного, мы остановились на какой-то площади. Человек с грустными глазами слез с меня и, проведя по моей щеке мозолистой рукой, прошептал: «Молодец, выдержал…».
– Снимите всё с ослицы… – говорил он, не обращая внимания на толпу, и, подозвав одного из тех, кто нас забрал от хозяина, сказал: – Симон, отведи ослов туда, где вы их взяли.
– Хорошо, учитель! – ответил тот.
Плутав по узким, пыльным, кое-где дурно пахнувшим уличкам, Симон постоянно что-то безрадостно и тревожно бормотал…
– Зачем… Убьют же… Буду с ним… – разобрал я.
Пришли… Хозяина не было. Позвав немного и постучав в дверь, Симон загнал нас за заборчик, закрыл калитку на петлю и ушёл…
– Как ты? – спросила молчавшая всю дорогу мама. – Тебе, правда, было не тяжело его везти?
– Да. Но почему-то грустно… – ответил я, взяв пару травинок сена. – Вроде все радовались, а мне грустно. У тебя такое бывало?
– Бывало, – задумчиво проговорила мама.
Скоро вернулся хозяин; немало удивившись, что нас привели обратно, он налил в наше корыто свежей воды, которую только что набрал в колодце. Холодная. Мы с мамой выпили её всю, и хозяин принёс ещё. Солнце по-улиточьи медленно, но неуклонно сползло за соседский дом. Стемнело, и мы заснули.
Рассвета через три хозяин решил взять меня на рынок. «И тебя покажу…», – пробормотал он, когда, как обычно, отвязывал маму. Но до рынка мы не скоро дошли. На одной из улиц, по которой мы обычно ходили на рынок, шумела толпа.
– Распни его, прокуратор!
– Кровь его на наших руках!
И вдруг среди орущих людей я заметил знакомое лицо со шрамом… Это был тот паренёк, которого держали в двух шагах от моей морды. Теперь он стоял сам и кричал вместе со всеми.
Толпа расступилась, как будто увидала огромного слизняка… Показался почти голый израненный человек в сопровождении двух воинов, который тащил тяжеленный, скребущий одним концом булыжники улицы крест…Человек, еле сделав очередной шаг, огляделся вокруг, и я узнал своего первого всадника по еле различимым из-за крови грустным глазам, тоска в которых стала невыносимой. Он продолжил идти, а толпа и наш хозяин продолжала его за что-то ругать, бросала камни в его сторону и галдела:
– Распни его, прокуратор!
– Кровь его на наших руках!
Вообще-то ослы плачут редко, но в тот момент по моей морде потекли слёзы. Я не мог понять, почему те же люди, которые совсем недавно так приветствовали, так любили человека с грустными глазами, жаждут его смерти… Когда человек с грустными глазами и воины скрылись за поворотом, все стали расходиться…
– Нам пора… Пойдёмте! – Сказал наш хозяин. — Скоро Пасха!
(1 оценок, среднее: 7,00 из 7)
Загрузка...Автор публикации
