Доклад на конференции «Категории “власть” и “авторитет” в христианской традиции», организованной кафедрой всеобщей истории ИФФ ПСТГУ.
Богословское наследие св. Марка Евгеника, митр. Эфесского, остается недостаточно изученным даже в своей самой известной части — полемической. Если антилатинские трактаты святителя все же были объектом внимания исследователей[1], то его речи на заседаниях Ферраро-Флорентийского собора до сих пор не получили систематического рассмотрения. В частности, поскольку среди сочинений св. Марка нет ни одного специально посвященного вопросу о папском первенстве и характере высшей власти в Церкви, этот аспект его воззрений практически не описан[2]. В настоящей заметке мы бы хотели сделать первый шаг к устранению досадного пробела, рассмотрев вступительную часть речи святителя на первом из официальных открытых заседаний собора.
Любовь, коллегиальность и причины схизмы
Поначалу находившаяся на периферии греко-латинской полемики, тема папского примата приобретает большое значение в XIII в. и постепенно становится для византийских полемистов одной из самых значимых; наиболее плодотворным периодом для рассмотрения вопроса о папстве стала сер. XIV в.[3] Одновременно в византийском богословии оформляется потребность в более глубоком, фундаментальном осмыслении причин великой схизмы и, соответственно, способов ее преодоления (в связи с тем, что полемика о Filioque, ставшая непосредственным поводом к разделению, перешла в стадию «позиционной войны»). Этой тематике уделяли внимание все крупные полемисты эпохи; остановиться следует, вероятно, на трех наиболее характерных построениях — Варлаама Калабрийского, архиеп. Нила Кавасилы и имп. Иоанна Кантакузина.
Архиеп. Нил, как известно, посвятил проблеме причин схизмы целое сочинение, в котором недвусмысленно утверждал, что разделение было вызвано претензией папства на единоличную власть догматического учительства в ущерб традиционной коллегиальности церковного управления: «Причиной отделения от нас Латинской Церкви, которое продолжается и по сей день, является не что иное, как нежелание папы согласиться на решение наших разногласий Вселенским Собором и его стремление быть единственным учителем во всех спорных вопросах и видеть во всех остальных своих учеников, чего не делалось во времена отцов и апостолов и что противоречит установленным ими законам»[4]. Вину за разделение Кавасила всецело возлагает на латинскую сторону, причем вину эту — отказ от принципа коллегиальности церковного управления — описывает в категории «противоречия Преданию», а как способ преодоления разделения предполагает обращение к коллегиальному способу определения церковной веры — ко Вселенскому Собору.
Принципиально иначе трактует вопрос о фундаментальных причинах схизмы Варлаам Калабрийский. С его точки зрения, «Церковь Христова в идеальной действительности пребывает Единой, и задача христианина состоит в том, чтобы это стало верным и для действительности реальной. Нет двух Церквей, испытывающих потребность в соединении, а есть одна Церковь, на определенном плане своего бытия оказавшаяся разделенной»[5], и потому причины разделения носят характер в первую очередь не вероучительный, а психологический (и вина, соответственно, лежит уже на обеих сторонах, хотя и на латинянах — в первую очередь). Обращаясь к папе, Варлаам прямо утверждал: «Знайте, что греков отделяет от вас не столько различие догматов, сколько та ненависть, которая внедрилась в них по причине многих бедствий, испытанных ими в разные времена от латинян»[6]. Эта мысль у него повторяется неоднократно: «В первую очередь мы считаем вас друзьями и близкими нам. Ибо из всего множества необходимых для христиан догматов мы согласны в большей части — или, точнее сказать, во всех, кроме одного. Поэтому мы полагаем, что скорее нам надлежит хранить дружества ради общности в большинстве [учений], чем предпочесть обратное из-за разногласия в одном»[7]. Таким образом, причиной разделения (точнее — разделенности) христиан для Варалаама является оскудение любви и «дружества» (позиция вполне понятная при своеобразном догматическом агностицизме калабрийского богослова в вопросе об исхождении Святого Духа[8]). Созыв Вселенского Собора в таком случае является уже не требованием церковной традиции или орудием определения богословской истины, а средством, необходимым «для убеждения простого народа» после того, как ученые мужи договорятся о прекращении бесплодной полемики о Filioque[9].
В некотором смысле промежуточную позицию занимает Иоанн Кантакузин. В своем известном «Диалоге с легатом Павлом» Кантакузин называет, вслед за Кавасилой, причиной схизмы отказ Рима от коллегиальности в церковном управлении: «Не случилось [единства] потому, что… вы подходите к вопросу объединения не как друзья и братья, а наставнически, самовластно и как если бы вы были господами, заявляя, что ни мы, ни вообще кто-либо из людей не может иметь взгляды, отличные от того и противоречащие тому, что папа говорит»[10]. Однако нельзя не заметить, что в его изложении вина Рима трактуется в первую очередь в категориях нравственности (противопоставления «самовластия», т. е. гордыни и «братства / дружества»), а не традиционности / нетрадиционности (как у архиеп. Нила).
Флорентийский Собор как «надежда Византии»
Принимая во внимание все сказанное выше, мы можем понять, почему Ферраро-Флорентийский собор изначально был «осуществившейся надеждой Византии»[11]. Папа впервые согласился на постоянные византийские призывы к открытому соборному обсуждению богословских различий Востока и Запада; греческие представители были убеждены, что итогом этого обсуждения станет принятие латинской стороной православного (в конфессиональном смысле этого слова) вероучения: «Если на соборе окажется, что наше учение выше латинского, то они присоединятся к нам и разделят наше исповедание»[12], как писал еще в XIV в. свт. Филофей Коккин. Именно эта уверенность поддерживала энтузиазм греческой стороны в переговорах об организации собора в Ферраре; Сильвестр Сиропул в своих «Воспоминаниях» приводит слова патр. Иосифа II, обращенные ко клирикам, сомневавшимся в целесообразности переговоров с латинянами: «Мы будем иметь свободу говорить то, что захотим, и, по милости Христовой, покажем наше чистейшее и светлейшее учение, и наши окажутся их учителями в отношении веры. Я уверен, что они будут убеждены и примут наше учение, и мы таким образом соединимся…»[13]
Хотя в действительности согласие Рима на проведение объединительного собора имело свои причины, определяемые, в первую очередь, собственно западным церковно-политическим контекстом, тем не менее, в Константинополе оно было воспринято как большой шаг навстречу. На начальном этапе переговоров в Италии византийцы питали самые светлые надежды на обращение Запада; красноречивым примером может служить приветственное слово свт. Марка к п. Евгению IV, в котором святитель выражал крайнюю степень радости по поводу начала собора и одновременно прямо призывал папу к упразднению «новшеств», приведших к возникновению схизмы, — вставки в Символ и опресноков[14] (показательно, что эта речь так возмутила распорядителя собора с латинской стороны, кард. Джулиано Чезарини, что он не позволил ее произносить и подал на св. Марка жалобу императору). Эта обстановка дала свт. Марку повод для рефлексии над духовными и богословскими основаниями соборного строя Церкви; содействовал рассуждениям на эту тему и тот факт, что предметом полемики в тот период был вопрос о вставке Filioque в Символ веры, касавшийся не столько триадологии, сколько именно экклезиологии и тесно смыкавшийся с вопросом о власти и авторитете в Церкви.
Любовь во вступительной речи свт. Марка Эфесского 08.10.1438 г.
Официально соборные прения были открыты в Ферраре в среду 8 октября 1438 г. речью свт. Марка, в которой он и развернул свою экклезиологическую концепцию, являющуюся в данный момент предметом нашего рассмотрения. Обратимся к тексту:
«Господь и Бог наш Иисус Христос, “грядый на вольную страсть”, обратился к Своим ученикам с последней речью, которую мы по справедливости именуем [Его] заветом (διαθήκη), и сказал им: “Мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам” (Ин. 14:27). Итак, Он оставил им, как некоторое наследство и удел, сие благо — мир. Мир есть Его дар и Его собственность, потому Он и говорит о нем: “Мир Мой”»[15].
Исходный тезис свт. Марка достаточно очевиден: с установлением между Богом и человеком Нового Завета, начало которому было положено на Тайной Вечери и который был запечатлен действительным пролитием Крови Агнца на Кресте, возник новый народ Божий — Церковь. Особым наследием, уделом Церкви является «мир» — превосходящее человеческие разделения и «ненавистную рознь века сего» единство ее членов. Однако этот мир не является естественным и происходит не из человеческого установления; Господь сообщает Церкви Свой мир — тот мир, который является Его собственностью. Именно таким, благодатным, единством связаны члены Церкви между собой.
Однако реальность церковной истории, в том числе и то разделение Востока и Запада, которое послужило поводом для созыва собора в Ферраре, наглядным образом свидетельствует о том, что благодатное единение людей в мире Христовом не является неуязвимым. Какова причина этого? Святитель продолжает:
«Но в ответ [на этот дар] Он попросил от них нечто иное: то, что есть скорее плод их свободного выбора, чем Его дар, — любовь. Ведь Он оставил им наследство не просто так, но с условием (ἐπὶ αἱρέσει); ведь согласно древним законам, существовали завещания и наследственные уделы, именуемые “наследством с условием” (ἐπὶ αἱρέσει): если наследник избирал такой-то образ жизни или такое-то занятие, он получал наследство, если же нет — лишался его. Таково и то наследство, которое Спаситель оставил Своим ученикам в Своем завещании, когда словно сказал им: “Если соблюдете любовь между собою, будете иметь мир Мой, а если пренебрежете любовью, лишитесь мира”».
Итак, то единство, которое имеет благодатную природу и является даром Божиим, для своего сохранения требует поддержания любви между членами Церкви. Важно подчеркнуть, что св. Марк описывает мир не как «органическое» или психологическое следствие любви между христианами, не как ее результат — в таком случае мир церковный принципиально не отличался бы от того согласия, которое возникает из-за того, что «и грешники любящих их любят» (Лк. 6:32). Образ «наследства с условием», используемый святителем, носит «юридический» характер: мир есть благодатный дар Божий, сообщаемый безо всяких первоначальных заслуг со стороны человечества, однако удержать этот дар Господь позволяет только тем, кто удовлетворяет условию — кто сохраняет любовь.
Соответственно, причиной утраты Божественного дара мира и единства во Христе является, по свт. Марку, оскудение любви. В случае «великой схизмы» между Восточной и Западной Церковью грех «пренебрежения любовью» лежит именно на Риме:
«Немало прекрасных слов сказал Господь об этих двух благах. Он говорил: “Сие заповедаю вам, да любите друг друга” (Ин. 15:17), а после еще: “Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир” (Ин. 16:33). Но одним из этих благ пренебрегла Римская Церковь, сочтя его малозначимым. Я говорю о любви, которую должна была она выказывать к сестре своей — Восточной Церкви; [ведь Римская Церковь] сама по себе, в одиночку утвердила и провозгласила догмат, не выраженный буквально (ῥητῶς) в Божественном Писании, не признанный Вселенскими Соборами и не одобренный избранными из наших отцов. Это и сделалось причиной расторжения мира и пришествия соблазнов, как и говорил Господь (ср. Мф. 18:7)»[16].
По мысли св. Марка, единоличное (и вообще одностороннее) принятие решений в Церкви является, как он говорит в обращении к папе Евгению, проявлением «безлюбовного (ἄφιλος) презрения к братьям» и пренебрежением любовью — причем пренебрежением не личным, а, если можно так выразиться, принципиальным. Коллегиальность в принятии значимых решений, в свою очередь, является практическим выражением любви — не как личной добродетели, но как экклезиологического принципа. Соборный способ принятия решений в Церкви представляет собой исполнение заповеди Спасителя о любви (Ин. 15:17). Ведь именно любовь является основанием «мира», т. е. единства Церкви; любые же единоличные и авторитарные решения суть нарушение любви; они с неизбежностью пагубно отражаются на единстве Церкви.
Важным моментом для свт. Марка является тот факт, что единоличное решение Римской Церкви было ее собственным, «новшественным» решением, поскольку то учение, которое было ей возведено в догмат без согласия Восточной Церкви, не содержалось явным образом в Писании, не было провозглашено Соборами и не подтверждалось мнением «избранных отцов». Необходимость общего рассуждения и коллегиального решения возникает в случае спорных и пререкаемых вопросов, но в нем нет нужды, когда речь идет о вопросах, уже решенных Церковью .
Святитель продолжает свое вступительное слово следующим образом: «Итак, провозглашение [этого учения] нарушило любовь, что повлекло за собой нарушение мира, отчего и началась схизма. Поэтому-то ныне, по благоволению Божию пожелав восстановить мир, Римская Церковь начала это дело любовью, а наша Церковь в свою очередь с той же любовью устремилась навстречу своей сестре… И есть надежда, что мы вернемся к миру и соблазны не будут больше стоять между нами, если только Бог будет до самого конца содействовать [нашим трудам]…
Мы просим и умоляем вас вернуться к тому времени, когда мы с вами были едины, когда мы “говорили одно” (см. 1 Кор. 1:10) и между нами не было разделения. Мы уже возвратили забытую некогда любовь, так давайте же и в образе мысли воссоединимся сами с собой и с нашими Отцами, просиявшими на семи Вселенских Соборах»[17].
Согласие Римской Церкви на созыв объединительного Вселенского Собора, как мы видим, виделось св. Марком как «возвращение любви» — т. е., в практическом выражении, как согласие на коллегиальное решение проблемы вероучительных разногласий Востока и Запада. Это во многом объясняет, почему византийцы на начальном этапе работы собора не рассматривали вопрос о границах и характере папского первенства как центральный и определяющий для обсуждения. Проблема папства рассматривалась византийскими полемистами в контексте папской «непогрешимости» или, как выразился прп. Каллист Ангеликуд, «власти над догматами»[18]; именно претензия пап на единоличное определение церковного вероучения воспринималась как неприемлемый «папизм». Однако если от этой претензии папы отказывались (именно такой отказ видели византийцы в созыве объединительного собора), проблема теряла свою остроту.
Восстановление любви, то есть согласие на свободное коллегиальное обсуждение пререкаемых вопросов вероучения, должно было, с точки зрения св. Марка, повлечь за собой, при Божьей помощи, и единогласное определение истинного учения, за которым последует восстановление мира и единства во Христе между «Церквами-сестрами» (представляется занятным, что свт. Марк использовал данный термин). Поскольку любое разделение, раскол или ересь, порождается упорством в личном мнении и презрением к церковно-коллегиальному, а «возвращение к любви» подразумевает отказ от упорства в своем мнении, за этим «возвращением» должно последовать и упразднение «новшеств» с возвратом к тому времени, «когда все говорили одно», т. е. к преемственности изначального церковного учения.
Некоторые выводы
Итак, с точки зрения свт. Марка, единство Церкви во Христе является даром Божиим, однако сохранить этот дар возможно только при условии поддержания любви между христианами. Однозначным нарушением этой любви является горделивое принятие своего личного мнения за мерило истины, которое предполагает презрение к братьям. Ереси и расколы, порождаемые подобным духовным состоянием, врачуются только через смиренное «возвращение к любви» — коллегиальное обсуждение без упорного желания настоять на своем, которое неминуемо увенчается согласным принятием отеческого (т. е. истинного и традиционного для Церкви) учения (при условии чистоты намерений собеседников и Божией помощи).
Представления свт. Марка о соотношении любви, коллегиальности и причин великой схизмы фактически являются развитием воззрений более ранних антилатинских апологетов (в частности, Нила Кавасилы, труды которого служили для святителя отправной точкой в его полемическом богословии[19]). Соотнесение коллегиальности церковного управления, от которой отступила Римская церковь, с заповедью Христовой о любви позволяет св. Марку связать критику папства с нравственных позиций, проводимую Иоанном Кантакузином, с аналогичной критикой архиеп. Нила Кавасилы, исходившей из аргумента от традиции.
Любовь, выражающая себя в коллегиальном принципе церковного управления, в концепции св. Марка выступает не как исключительно нравственное явление, но как Божественное установление, находящееся в тесной связи с мистическим единством Церкви. Это позволяет святителю избежать психологизации отношения к проблеме схизмы и объяснить, каким образом утрата любви приводит не к исключительно внешней разделенности, но и отпадению виновной стороны (а что речь шла именно об этом, сомневаться не приходится) от та́инственного «мира» Христова.
____________________________
[1] См., например: Constas N. Mark Eugenikos // La théologie byzantine et sa tradition / Ed. C. G. Conticello, V. Conticello. Turnhout, 2002. T. 2: XIIIe-XIXe s. P. 411-464
[2] Можно, впрочем, отметить по-своему замечательные работы свящ. К. Каппеса, ректора Византийской католической семинарии во имя свв. Кирилла и Мефодия в Питтсбурге, в частности: Kappes Ch. Mark of Ephesus, the Council of Florence, and the Roman Papacy // Primacy in the Church: The Office of Primacy and the Authority of Councils / Ed. J. Cryssavgis. N. Y., 2016. Vol. 1. P. 109-150; тем не менее, с его выводами не всегда возможно согласиться в полной мере.
[3] Иоанн Мейендорф, протопресв. Апостол Петр в византийском богословии // Церковь в истории. М., 2018. С. 76.
[4] Nilus Cabasilas. De causis dissensionum // PG. 149. Col. 683
[5] Канаева Э. Ю. Варлаам Калабрийский и его богословие в защиту унии // Христианское чтение. 2018. №1. С. 86
[6] Barlaam Calabrius. Pro unione // PG. 151. Col. 1366
[7] ???
[8] Канаева Э. Ю. Варлаам Калабрийский и его богословие в защиту унии // Христианское чтение. 2018. №1. С. 90-91
[9] Там же. С. 91
[10] Иоанн Кантакузин. диалог с легатом, 8 // Иоанн Мейендорф, протопресв. Церковь в истории. М., 2018. С. 143
[11] Иоанн Мейендорф, протопресв. Произошла ли во Флоренции встреча между Востоком и Западом? // Церковь в истории. М., 2018. С. 152
[12] Acta Patriarchatus Constantinopolitani. Vol. 1. P. 492
[13] Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе, 3.25. СПб., 2016. С. 75-76
[14] См.: Marcus Eugenicus. Oratio ad Eugenium papam Quartum // Marci Eugenici metropolitae Ephesi opera antiunionistica / Ed.: L. Petit. R., 1977. P. 28-33 (CFDS. Vol. 10. Fasc. 2)
[15] Quae supersunt Actorum Graecorum Concilii Florentini / Ed. J. Gill. R., 1953. P. 51 (CFDS. Vol. 5. Fasc. 1);
[16] Ibid. P. 51-52
[17] Ibid. P. 52-53
[18] Καλλίστου Ἀγγελικούδη κατὰ Θωμᾶ Ἀκινατοῦ, 606. Ἀθῆναι, 1970. Σ. 285
[19] Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе, 310. СПб., 2016. C. 67-68
(Пока оценок нет)
Загрузка...Автор публикации
