Недавним дискуссиям о браке и монашестве посвящается…
Как бы ни хотелось нам счесть аскезу (и, соответственно, монашество) человеческим изобретением, не слишком необходимым для христианства вообще и Православия в частности, в действительности учение Христово аскетично по самой своей сути, аскетизм составляет его стержень. Аскетическая тема является одной из центральных в Евангелии, и не заметить этого может только тот, кто «имея глаза, не видит» (см. Мф. 13:13). «Никто не может служить двум господам…» (Мф. 6:24). Нельзя служить Богу и мамоне, Богу и чреву, Богу и джазовой музыке, Богу и национальному возрождению России (Украины, Казахстана — нужное подчеркнуть), Богу и движению «Спасем семиреченского лягушкозуба!».
Христос говорит «как власть имеющий»: «Сыне, даждь Ми сердце…» (Притч. 23:26) Если кто-то, приходя к Нему, не хочет забыть отца, матерь, жену и детей, не говоря уже о более прозаических вещах, он недостоин Христа. Это требование страшно, «жестоко слово сие», но, в конце концов, оно более милосердно, чем слово мира сего. Полюбивший мир, отдавший хоть чему-то в мире свое сердце так же обречен пережить боль расставания, как и христианин, только его расставание будет насильственным, а не добровольным, поскольку этот мир со всем его содержимым не принадлежит нам, и основной опыт человечества состоит в том, что подлинной хозяйкой всего сущего является смерть: «Ржавеет золото и истлевает сталь, / крошится мрамор — к смерти все готово» [1]. Аскеза — это, в сущности, и есть искусство добровольного расставания с любимым, это упражнение в устремлении сердца единственно и только к Богу. Без аскезы соль христианства потеряет силу. Тот, кто пьет от воды, которую Христос дает нам, не будет жаждать вовек, но вода (и даже вино) мира сего для него потеряет вкус: «Вдали от Тебя держал меня мир, которого бы не было, не будь он в Тебе. Ты позвал, крикнул и прорвал глухоту мою; Ты сверкнул, засиял и прогнал слепоту мою; Ты разлил благоухание свое, я вдохнул и задыхаюсь без Тебя. Я отведал Тебя и Тебя алчу и жажду; Ты коснулся меня, и я загорелся о мире Твоем» [2].
Эта мысль повторяется в Новом Завете всеми возможными способами бесчисленное множество раз: Господь, разумеется, понимал, что из всего Писания эту идею будут пытаться забыть и упустить из виду с наибольшим усердием. И потому и Он Сам, и Его ученики неустанно твердят: «Дети, не любите мира и того, что в мире!» (1 Ин. 2:15). Наслаждение привязывает к себе человека, так что тот уже не хочет отпустить то, что, как ему кажется, делает его счастливым. Будет ложью считать, что подлинная любовь к Богу совместима с привязанностью к чему-то еще, с неготовностью отпустить то, что любишь, ибо «всякий человек, желает он того или нет, неизбежно делается рабом того, чего он хочет, чтобы стать счастливым» [3], как говорит св. Августин.
Поэтому-то монашество, построенное на идее отречения, для христианства не есть нечто внешнее, не есть какой-то странный нарост, гриб-трутовик на древе евангельской истины. Спаситель фактически требует монашеского устроения от всех и каждого из нас, поскольку «воздержанность делает нас собранными и возвращает к Единому, а мы ушли от него, разбрасываясь в разные стороны» [4]. Мало любит Бога тот, кто любит еще что-то и любит не ради Него, ибо с Его приходом никто уже не может с чистой совестью отдавать себя чему-то, кроме Него. Если цена Оцененного — тридцать сребреников, то все остальное не стоит и полушки. Это значит, что в идеальном случае подвижник и вовсе не должен делать ничего ради удовольствия, оставляя свое сердце только для Бога [5].
Все сказанное не нужно понимать в том смысле, что Евангелие от всех требует именно монашества как формы жизни. Хотя Господь и хвалит тех, кто готов сделаться «скопцом ради Царства Небесного» (Мф. 19:12), Он знает, что «не все вмещают слово сие, но кому дано» (Мф. 19:11). Спаситель не запрещает нам радоваться радостям временного, потому что знает, что мы слабы и не вмещаем всей полноты отречения; вместо этого Он лишь повелевает не «служить» этим радостям и не пытаться удержать их, любить не сам дар, но Руку, его дающую. «Могущий вместить да вместит» (Мф. 19:13); кто готов, пусть «всю силу любви истощит перед Богом, имея не два у себя предмета любви» [5], а один. Тот же, кто не может, пусть радуется миру сему со смирением, но пусть знает, что ему оказано снисхождение. Блага земного даны тебе во временное пользование — радуйся им, пока они есть, и не скорби, когда их не будет. Тот, кому тяжел крест аскезы, пусть радуется, но радуется со смирением и пониманием своей немощи — и в смирении его сердце будет все же принадлежать Богу. И тогда присутствие Подателя благ изменит и сами блага. Любя радость мiра не ради нее самой, а ради ее подателя, человек освобождается от рабства самому наслаждению и уже не боится потерять его. Для упражнения и поддержания трезвенности сердца, его свободы от опьяняющего действия наслеждения и установлены Церковью посты, во время которых всякий христианин на время обращается в инока, временно отказываясь от земных радостей, чтобы не сделаться зависимым от них.
Итак, принятие немощи. Но здесь и лежит камень преткновения. Мы не хотим быть прощеными. Мы не хотим снисхождения. Мы хотим любить мир и считать себя в этом правыми. В глубине и сердцевине современного «модернизма» в Церкви лежит именно это желание любить мир по праву и с полной самоотдачей, как любят мир чада мира сего. Приведем пример почти шуточный: традиция ничего не имеет против послабления постов для тех, кто немощен, модернист же требует их упразднить, чтобы не чувствовать себя облагодетельствованным, не воздерживаясь.
Великий (если не величайший из древних Восточных учителей Церкви) святитель Григорий Богослов, сравнивая жизнь мирскую и жизнь монашескую, говорит:
«…Ты, о жизнь мирская,
духовной, первой, первенство отдай.
Духовная, мирскою не гнушайся,
но как сестру (пусть младшую) прими.
Что ж? Ведь тому, кто первым быть не может,
Пред Богом не постыдно быть вторым» [6].
Современный бунт против аскетизма есть бунт вторых против первых, бунт нежелающих подвига против подвизающихся и, в конечном итоге, бунт против Законоположника аскезы — Самого Христа, во имя древних и темных богов. Стремление радоваться с миром и сознавать себя в своем праве есть в действительности поклонение Астарте. Для христианина же есть лишь один выбор: отдать Богу все — или отдать все, что хватает сил отдать и со смирением принять прощение за свою немощь:
«Блажен, кто ведет пустынную жизнь, не имеет общения с привязанными к земле, но обожил свой ум. Блажен, кто в общении со многими не развлекается многим, но преселил к Богу всецелое сердце. Блаженна жизнь счастливых девственников, которые, отрясши плоть, близки к чистому Божеству. Блажен, кто, уступив немногое законам брака, приносит в дар Христу большую часть любви» [7].
Ибо «кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1 Ин. 2:15), той любви, которая делает человека совершенно свободным. О состоянии этой любви говорит все тот же св. Августин: «Как сладостно стало мне вдруг лишиться сладостных пустяков: раньше я боялся упустить их, теперь радовался отпустить. Ты прогнал их от меня. Ты, истинная и наивысшая Сладость, прогнал и вошел на их место… Душа моя стала свободна от грызущих забот: не надо просить и кланяться, искать заработка, валяться в грязи, расчесывая чесотку похоти» [8].
И «истинно живы те, в коих воспитывается сия прекрасная страсть, как совсем мертвы те, в коих нет ее» [9].
________________________________________
[1] Ахматова А. А. «Кого когда-то называли люди…»// Сочинения. М., 1990. Т. 1. С. 303
[2] Августин Блаженный, свт. Исповедь, 10.27.38. М., 2005. С. 354
[3] Idem. De vera religione, 38 // PL. 34. Col. 153
[4] Он же. Исповедь, 10.29.40. М., 2005. С. 356
[5] Там же, 10.31.43-44. С. 359-360
[6] Gregorius Nazianzenus. Carmen morale 8: Comparatio vitarum // PG. 37. Col. 666-667
[7] Он же. Слово 12, блаженства и определения духовной жизни // Творения. СПб., 1912. Т. 2. С. 50
[8] Августин Блаженный, свт. Исповедь, 9.1.1. М., 2005. С. 271-272
[9] Николай Кавасила, св. Семь слов о жизни во Христе, 7.162 // О жизни во Христе. М., 2016. С. 158
(Пока оценок нет)
Загрузка...Автор публикации
